Поздравляю всех с несомненным праздником – Днём космонавтики. Не так уж много их осталось, праздников, которые понятны всем (ну, почти всем) нашим людям и многим кроме нас на бывшей территории Союза. Думаю, День космонавтики к ним относится, хотя его «калибр» вроде бы поменьше, чем Первое мая и День народного единства.
Поздравляю всех и надеюсь, что хотя бы следующее за моим поколение доживёт до какого-нибудь свершения, сравнимого с этим – с первым человеком в космосе.
Сегодня я, простите, ничего не подготовил. Но есть у меня одна штука, которую я написал для первого своего блога, давно, в начале 2009-го. Это, знаете ли, лирика. Личные ощущения от Байконура. Название вы уже знаете. Фото я по большей части заменил – для разнообразия тем, кто это уже читал на bwana.ru. Они сделаны в 2000-х годах, их авторы – сотрудницы нашего МОКБ «Марс», Людмила Борисовна Лозинина и Галина Сильвестровна Йодко. Очень интересные женщины, каждая – мощный специалист в своей области. О них можно особо рассказывать, но это другая тема. Давайте – про Байконур.
На заглавном фото, насколько я помню, вид из окна гостиницы на полигоне – у КБ есть свой домик и в городе, но до полтора часа езды, и в период напряжённых работ некоторые сотрудники отдыхают, не уезжая с полигона. Видите на горизонте две сдвоенных башни? Это стартовые позиции РН «Протон».
***
Мне нравилось ездить на Байконур – среди специалистов чаще говорят «полигон», для солидности, чтоб не было излишней помпезности, которой отдаёт слово «космодром».
В этом пристрастии, конечно, была материальная составляющая: платили довольно приличные командировочные, особенно по сравнению с основной зарплатой. Была и моральная: совсем уж бесполезного человека на полигон не пошлют, нечего позорить родную фирму. Но было ещё одно, пустое с точки зрения практической жизни, но греющее душу и поднимающее настроение. Для меня, и для ещё многих, наверное, очень значимое. Не знаю, правильно ли такое определение, но я называю это романтикой.
Романтика Байконура была для меня, так сказать, трёхуровневой.
***
Первый уровень – это когда, встав рано утром, выезжали из города и попадали в широкую казахстанскую степь. Ехать нам было до места работы 70 км, настроение было полусонно-благодушным, сидел себе в УАЗике и смотрел в окно.
А за окном – до горизонта волнистая степь, а может быть, это называется полупустыней. Жёлтая трава, крошечные кустики, почти полное отсутствие древесной растительности. Широкий простор, смыкающийся с небом, чаще голубым, иногда пасмурным.
Слушайте, а ведь эти бесчисленные комочки, что ли, или камешки, на переднем плане – это же суслики! Там их действительно тьма тьмущая
Я начитался Яна и, позднее, Гумилева, и представлял себе, как во времена великих переселений, великих потрясений именно по этой степи огромными массами двигались орды конных степняков. Скакали к каким-то своим целям, жестоким и гордым, скакали, чтобы завоевать для себя ещё одно царство, порубать ещё одно войско, поставить свои шатры, наложить дань и скакать дальше, сокрушая новых противников.
Ясное дело, что я их «видел» такими, какими их описывают в книжках: на низкорослых лохматых лошадях, в вонючих овчинах, с суровыми, морщинистыми, совершенно непонятными для нас лицами. Их не было в реальности, но была степь, такая же, как тысячу лет назад, и этого было мне вполне достаточно, чтобы рисовать в воображении все эти эпические картины.
Века прошли со времён тех кочевников, а степь осталась такой же, как была…
Берег Сыр-Дарьи
А потом возникал объект из современности, и я переключался на второй уровень.
***
Байконур – это огромная площадь, я уже сказал, что нам надо было ехать 70 км, и это не было краем полигона. Поэтому, несмотря на то, что там много объектов космодромной инфраструктуры, они раскиданы широко и появляются в поле зрения, как правило, по одному.
Я люблю технику вообще, меня восхищает техника космическая, в частности, и потому, что я представляю себе её сложность, её могучую силу и просто телом чувствую тот труд многих тысяч людей, который стоит за маленькими светлыми карандашиками, видными на горизонте на фоне светлого неба, за башнями с антенными системами, за трубами и огромными серебристыми хранилищами в ограде завода, где производят жидкий кислород.
И вот эти карандашики вдалеке, ажурные мачты обслуживания, ЛЭПы, иногда – брошенная стартовая площадка, на которой когда-то кипела ох какая непростая и напряжённая жизнь, – вот это и есть второй уровень байконурской романтики. Это место, с которого начиналась и которым поддерживается реноме России как первоклассной космической державы. Это, простите за громкое слово, место славы наших отцов и дедов.
Особенно большое впечатление производит вот этот НИП, – сборище огромных антенн, глядящих в зенит и видящих что-то, нам не видимое; группа массивных сооружений посреди степи, воздвигнутых во времена нашего космического лидерства, но при этом напоминающее мощную средневековую крепость, которая медленно вырастает из-за пологих холмов под монотонное жужжание мотора нашего УАЗика.
А ещё – уходящая вдаль одноколейная железная дорога, по которой ранним утром ездят в стареньких вагонах на работу старлеи и майоры, технари-трудяги, чья будничная, изо дня в день, работа время от времени выплёскивается в телевизор праздничными сообщениями о новых успешных запусках «Союзов» и «Протонов».
Кто их знает, этих ребят? А они и есть те люди, которые сохраняют за Россией лидерское место в одной из тех немногих сфер высокотехнологичной деятельности, где мы ещё что-то можем. Я знаю некоторых из них – прекрасные парни, толковые, знающие, простые, готовые работать столько, сколько понадобится.
Не говорите при мне плохо об офицерах, я знаю их лучше, чем многие.
***
А когда приезжаешь на место, на площадку, начинается третий уровень романтики – романтики сложной, точной, длительной работы, в которой ты пашешь бок о бок с товарищами – знакомыми, с которыми приехал; менее знакомыми, с сотрудничающих фирм; совсем незнакомыми, но всё равно своими «на все сто».
Цикл подготовки к пуску длинный, если всё идёт по плану, порядка месяца. Ритм неравномерный: иногда, когда по сетевому графику наступает период массированного проведения «наших» операций, работаем в две смены, по 12–14 часов; один раз у меня была смена в полтора суток длиной, но это была уже нештатная ситуация.
Вверху – космический аппарат, внизу – разгонный блок «Бриз-М», обшитый белым термоизолирующим чехлом. Жёлтое – это всё технологическая аппаратура
Иногда бывают окна в несколько дней, на полигон уезжают два-три человека, или вовсе никто не едет, и тогда – неторопливое безделье, походы на базар с последующим приготовлением пышных обедов, гуляния по городу и по берегу Сыр-Дарьи, лежание на койке с книжкой, в прохладе – в нашем доме установлены кондиционеры. Приобретение невиданной в Москве рыбы, знаменитых узбекских ножей, которых я напривозил и надарил, наверное, десяток.
Ну, отдых – ладно, это почти так, как в отпуске в Крыму. А вот работа, когда ты ждёшь, что другие сделают всё как надо, а они ждут, что ты сделаешь как надо свою часть – вот это да. Когда ты включаешь систему, чтобы смогли проверить свою аппаратуру, скажем, телеметристы, и ждёшь, что у них получится. Когда в своём помещении с пульта подготовки открываешь и закрываешь клапаны, а в это время за стеной, в зале, ребята через эти клапаны со своей установки заправляют рабочей жидкостью гидросистему разгонника, стоящего на двухметровом стапеле; потом они докладывают: готово! И ты закрываешь последний клапан, и дело сделано, и нигде не потекло, и давление в норме…
Про кульминацию – предпусковую подготовку и первые минуты после ухода ракеты со стартового стола – не буду сейчас говорить, это отдельная поэма.
Вот это и есть третья романтика: работа вместе с десятками других, над очень большим объектом, работа многих и многих ради одного общего успеха, взаимное уважение и общая радость, когда дело сделано… Такое, в нашей-то офисно-магазинной Москве, удаётся испытать немногим.
***
Может быть, кому-то это всё покажется наивным – пусть. Только прошу не считать это заказной пропагандой. Я действительно чувствовал всё то, о чём здесь написал.
Я до сих пор это чувствую.
|
